ними все будет хорошо, – говорю я, оглядываясь, чтобы прикинуть, куда поставить стакан. И очень осторожно ставлю его на пол, к ножке дивана. – У тебя есть страховка?
– Я не об этом, – плаксиво говорит Портрет. Из-за того, что она сидит уткнувшись в ладони, ее голос звучит глухо. – Я в том смысле, а что, если они забудут меня? Что, если они перестанут любить меня? Что, если они пойдут дальше и больше никогда не вспомнят меня?
– Разве ты этого не хочешь? – говорю я, и она начинает громко всхлипывать. Я хлопаю ее по спине. – Ну, они бы все равно так поступили, даже если б ты не умерла. Когда повзрослели бы и пошли дальше, а если б Джону стало скучно…
– Отчего? – восклицает она. – Я никогда не состарюсь, у меня не обвиснет кожа, а волосы не поседеют. Я была бы совершенством вечно.
– Ну, тогда это все равно надо было бы как-то закончить, – напоминаю ей я. – Рано или поздно он догадался бы. И что тогда? Он возненавидел бы тебя. – Она смотрит на меня сквозь слезы. – Ты не она, – как можно мягче говорю я.
– Я провела с ним больше времени, чем она. Я знаю его лучше.
– Это ничего не меняет. Кстати, а какой у тебя был план? Ты собиралась вырезать себе на лице морщины? – Она, судя по виду, вот-вот снова разрыдается, и я беру ее за руку. – Послушай меня. Если это все равно должно закончиться, почему бы тебе не взять ситуацию под свой контроль?
Она смотрит на наши сомкнутые руки. И тихим голосом говорит:
– Я не против того, чтобы умереть. Просто…
– Что?
– Мне невыносима мысль, что они будут жить без меня.
Тут мне в голову приходит идея:
– А что, если… А что, если мы обставим твой уход так, что они никогда не смогут его забыть? Организуем такой уход, что они никогда не смогут его понять.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду гнуснейшее убийство. Нераскрытое! – Я начинаю все больше проникаться энтузиазмом. – Нераскрываемое!
– Ты думаешь? – без малейшей надежды спрашивает она, поворачивая ко мне лицо с потекшей тушью. – Они меня не забудут?
– Как это возможно? – ласково говорю я, уверенно похлопывая ее. – Ты станешь для них святой – иконой! Неприкосновенной. Они будут вечно думать о тебе. И никогда не забудут. Ты перестанешь быть для них обычным человеком. Они даже не вспомнят о том, что ты совершала ошибки, или делала глупости, или проявляла жестокость, или попадала в дурацкие ситуации.
– Если моя смерть будет тайной… – Портрет оживляется, в ее глазах появляется огонь. – Если никто не узнает, почему это случилось… может, разбросать вокруг моего тела подсказки…
– Они будут одержимы тайной! – говорю я. – Будут ночами лежать без сна и искать твоего убийцу. Но никогда не найдут. Ты будешь преследовать их.
– Кажется, наверху кое-что есть, – говорит она и вскакивает. – Пошли, поможешь мне подобрать наряд!
Я сажусь на кровать в их отделанной со вкусом бежевой спальне, а она примеряет один наряд за другим. Мы обсуждаем траурно-черный туалет, подвенечное платье цвета безе, облегающее коктейльное платье, но все это не то. Сильно возбужденная, она швыряет одежду на кровать. Что-то падает мне на колени, пробуждая смутные воспоминания о предыдущих гардеробных. В конечном итоге она останавливается на очень красивом летнем платье персикового цвета – ее довод состоит в том, что на нем будет хорошо смотреться кровь. Я вспоминаю слова Художницы о костюмах и мысленно помечаю, что нужно рассказать ей об этом, когда мы с ней снова увидимся.
Потом она носится по дому и роется в ящиках в поисках таинственных предметов, которые собирается разбросать рядом с трупом. Предлагает оторвать кусочек от газеты и зажать его в руке. Я предлагаю, чтобы она подчеркнула какие-то важные фразы в Библии, но оказывается, что Библии у нее нет. Мы подумываем о цветах из сада и просматриваем справочник. Выясняется, что никакого особого смысла у этих цветов нет. Я предлагаю ей написать какой-нибудь код на тыльной стороне ладони, просто случайный набор букв и цифр.
Под предлогом помощи я сую нос в их жизнь. Нахожу свадебную фотографию и долго разглядываю лицо Джона. Странно, что он так мало изменился. Он выглядит точно таким, каким его помнит Лалабелль. Вместе они смотрятся идеально, как куклы из одного комплекта.
Просматривая вещи в их общем гардеробе, я дожидаюсь момента, когда Пруденс отворачивается, и подношу к лицу одну из рубашек Джона. От нее слабо пахнет стиральным порошком из прачечной. Не знаю, чего я ожидала. Я не помню, как он раньше пах.
Я ищу для нее распятие от старого костюма для Хэллоуина и вдруг обнаруживаю кладовку на промежуточной площадке лестницы, ведущей наверх. Дергаю за шнурок. Под потолком вспыхивает одинокая лампочка. Через секунду, когда мои глаза привыкают к свету, я понимаю, что нахожусь в святилище.
Я сразу соображаю, что нашла то, чего находить не должна была. Замираю и прислушиваюсь. Когда я слышу тихое пение из ванной на лестничной площадке надо мной, понимаю, что у меня есть всего мгновение.
Лампочка покачивается у меня над головой; тени разбегаются и сталкиваются. Со всех постеров, со всех коробок с DVD-дисками, со всех подписанных фотографий и сочиненных командами «негров» мемуаров на меня смотрит Лалабелль. На полке на дальней стене шеренгой стоят маленькие куколки с жесткими пластмассовыми ручками и похожими на одуванчики светлыми волосами. Они здесь все, выстроены в хронологическом порядке: одноглазый астронавт, охотник на троллей, садовник-робот. Я вижу давно забытые обложки журналов и рекламы фильмов. Ни в один глаз не воткнуто что-то острое, на стенах не написаны угрозы, но все равно я чувствую себя неуютно. Выключаю свет и тщательно закрываю за собой дверь. Вся эта ситуация не столько тревожная, сколько обескураживающая для всех, кто имеет к ней отношение.
Пруденс я нахожу внизу, она устраивается на диване, чтобы лежать в картинной позе. Одна рука свешивается до полу и сжимает карту, королеву червей. Глаза закрыты, на лице свежий макияж. Выглядит она потрясающе. Такой образ остается в памяти на всю жизнь.
Когда я подхожу, Портрет открывает один глаз.